У Смольного…
Когда пришли за евреями,
я молчал, потому что я не был евреем.
Когда пришли за коммунистами,
я молчал, потому что не был коммунистом.
Когда пришли за профсоюзными лидерами,
я молчал, потому что не был членом профсоюза.
А когда пришли за мной,
уже некому было что-то сказать в мою защиту.
Немецкий пастор Мартин Нимеллер
ПНИ – это психоневрологический интернат, а попросту – богадельня, очень грустное и страшное место. И если ты хочешь получить ответ, то непременно найдешь его там. И неважно, что ищешь, – там есть все, чтобы ты стал счастливее. Там есть мудрость и грусть столетий. Вся земля там пропитана слезами отчаяния и усталости. Счастье там искреннее и прозрачное. Таким, наверное, и должно быть счастье: солнечный день, ласковое слово, взгляд других глаз и… и достаточно. Может быть, «королям Вселенной» этого не понять, но живущим в отчуждении это понятно без слов.
Сейчас пришло в голову, что я пишу о людях, живущих в казенном доме и, по мнению многих, едва ли умеющих считать. Не знаю… Возможно, кто-то из них и не понимает того, что для нас с вами – пустяк. Но угадывать и разгадывать то, над чем простые, земные, если хотите «полноценные» – люди бьются годами и умирают, так ничего и не поняв, для них, «ограниченных», является делом почти привычным.
Этому учит жизнь в богадельне, очень непростая жизнь.
Однажды моя журналистская деятельность привела меня к проблеме переезда психоневрологического интерната № 1. Кто-то мне сказал: «У Смольного? Знаю. Там часто собираются зеваки поглядеть на убогих…» Меня передернуло. Значит, стоит перейти забор и ты – вне… и не важно, кто ты и что делал в жизни. Можно беспардонно разглядывать; можно ни о чем не спрашивать. Можно напугать, оскорбить, заставить. Можно сделать вид, что просто ничего нет, и спокойно пойти пить кофе из пластикового стаканчика. Можно так много, что тошнит, - мы же говорим о людях! О слабых людях!
Мне позвонила очень милая женщина и рассказала о том, что их собираются переселять из старого здания ПНИ неизвестно куда и в какие условия.
– Возможно, Вы могли бы написать статью или еще как-то посодействовать. Мы не хотим отсюда уезжать! Поймите, мы же сразу все потеряем, у меня сейчас есть работа, а кто будет ездить ко мне за город? И потом, это наш дом, в котором я, например, прожила больше 30 лет. А нас никто не спрашивает… Даже ради элементарного приличия.
– Обязательно к вам приеду, – пообещала я.
Не поверите, мне пришлось мысленно зажмурить глаза, и только после этого я смогла войти за забор. Всю свою жизнь я борюсь за то, чтобы меня не воспринимали только через призму моей инвалидности. «Увы, с этим нельзя не считаться, но это во мне – не главное», – говорю я всем каждым днем своей жизни, стараясь максимально наполнить его смыслом, трудом и верой в лучшее завтра. И вдруг оказываюсь в таком месте, где, по большому счету, ВСЕМ наплевать на то, кто я и что собой представляю. Я убогая. Я вне…
Неожиданный поворот, меня встречает старинный парк. Невольно поверишь в переселение душ. Могучие деревья, простоявшие не одну сотню лет, напоминают о благородстве и величии давно минувших дней, навевают что-то возвышенное, что-то очень важное, но практически совсем позабытое. Они, как могучие немые стражи-великаны, растут здесь, пытаясь уберечь одиноких, больных людей от внешнего зла, жадно лязгающего зубами и не прекращающего ни на минуту наматывать круги вдоль забора. Страшно подумать, скольких людей знают эти деревья, сколько историй слышали, скольких научили терпению. С трудом можно представить в этом месте гостиницу, где какой-нибудь клерк тащит потискать под дерево хорошенькую горничную…
Богадельня – пристанище для никому ненужного человека…
Один мой хороший знакомый, которого судьба помотала повсюду, однажды на длительный срок попал и в ПНИ. На расспросы о тех годах и закрытых учреждениях для инвалидов он сказал: «Я лучше покончу жизнь самоубийством, но никогда, никогда больше не буду жить там». Мой собеседник был бледен, и голос его дрожал. Спрашивать еще о чем-либо я не решилась, ледяной страх молча поселился в моем сердце.
Ни для кого не секрет, что жизнь любого «домашнего» инвалида в нашей стране может запросто закончиться в богадельне. Не можешь себя обслужить и некому за тобой ухаживать – пожалуй в психоневрологический интернат. И в его стенах ни твое прошлое, ни твое будущее уже не будут иметь смысла или хоть малейшего значения – по причине того, что оно никого здесь не интересует. Как в страшном фантастическом фильме: сумел приспособиться к среде другого мира, научился дышать чужим воздухом, догадался замкнуть в себе и спрятать поглубже самое сокровенное из прошлой, потерянной для тебя жизни – будешь жить. А если нет?.. Пропадешь, убьешь себя сам, перестав читать книжки и мечтать о лучшем. В богадельне вообще очень трудно мечтать, гораздо проще искать лазейку в сомнительной радости, а точнее – в забытие, чтобы хоть ненадолго покинуть территорию, огражденную высоким забором.
Но «подполье» – единых и сильных по духу людей – можно встретить даже там, где немощь полностью сковывает тело, а условий, хоть сколько-нибудь облегчающих жизнь инвалидов, нет. Они цепляются друг за друга, забывая стыд, ставя крест на личной свободе и своих желаниях, поддерживая друг друга. Они выживают, став одной семьей. И это объединение происходит не всегда по причине большой любви, чаще всего – от одиночества и безвыходности ситуации. Благодаря маленькому «подполью» старожилов ПНИ и своему желанию хоть чем-то им помочь в выражении протеста против переселения мне удалось пробыть там достаточно долго, чтобы многое понять, прочувствовать и увезти с собой в пока еще открытый для меня внешний мир.
Помнится, прогуливаясь по парку, мне достаточно быстро удалось успокоить бившую меня дрожь, терзавшие страхи начали потихонечку рассеиваться. В парке полное спокойствие овладело мной, захотелось прижаться спиной к необъятному каштану и больше никуда не торопиться. Все неожиданно показалось какой-то ненужной никому суетой, ход времени стал тише, и совсем другие мысли – о добре и человеколюбии – сами собой постучались в сердце. «Намоленное место» – теперь я доподлинно знаю значение этих слов. Нынче не в каждой церкви прочувствуешь то, что я ощутила в том парке. Можно было бы – и я осталась здесь маленьким лесным эльфом… Но гостеприимные хозяева звали пить чай, им не терпелось побольше рассказать, понимая, что через какое-то время мне все равно нужно будет их покинуть.
Сказка, которую я почувствовала или, может быть, сама себе придумала на ходу, прикасаясь к вековым деревьям, рассыпалась мгновенно – стоило лишь шагнуть в убогое и холодное, пахнущее сыростью здание. Войдя в него, мне в нос ударила вонь – это была вонь беспрекословной, бесконтрольной, безнаказанной власти одного человека над другим. А через пару метров изрядно выпивший медбрат, ни чуточки не смутившись при появления нового лица, остановил нас в тусклом, пустом, казалось бы, бесконечном коридоре и поинтересовался у моих спутников, куда это мы направляемся. И почему-то он, возможно, человек и неплохой, в застиранном сером халате и с раскрасневшимся лицом, походил больше на мясника, чем на доброго и терпеливого помощника для людей, остро нуждающихся в его заботе. Интересно, почему я решила, что работать здесь должен ангел?.. Нет, не обязательно… Но тогда кто?..
Ах, если бы этот дяденька взял меня за шкирку и выкинул вон, я, наверное, очень бы обиделась, возмущалась, кричала и царапалась. Но тогда щемящая тоска не поселилась бы в моем сердце и не завывала бы серым волком при воспоминании о проведенных в ПНИ часах. Я не увидела бы всего того, что видела, и не услышала бы то сокровенное, что смогли сберечь и пронести через годы жизни в богадельне эти стойкие люди, ценящие жизнь и воспринимающие ее как высочайший дар.
За чашкой чая мне поведали, как тамошние обыватели сильно любят свой дом, что эти обшарпанные стены – больше, чем просто бетон, это – память, хранимая ими как бесценные сокровища. Не без отчаяния я обвела взглядом помещение, но все же сумела понять то, что до меня силились донести, показывая пятна на стенах, рассказывая грустные и смешные истории. Здесь прошла вся их жизнь: страхи, слезы, а затем – удача и настоящий триумф воли абсолютно зависимых от системы людей. Они никуда не хотят переезжать, так как на то, что они сейчас называют счастьем, у них ушло более двадцати лет. Сил, чтобы на новом месте начать все сначала, уже нет.
Здесь очень важно подчеркнуть, что всю жизнь эти люди прожили в центре великого города. Города, который никогда никого не боялся, никому не продавался, подчинял и влюблял в себя с одинаковой силой. Санкт-Петербург – город, где еще рождаются люди, чьи сердца бьются в такт с сердцем города, потому что их связывает нечто большее, чем штамп о регистрации. Жить в Петербурге, особенно в исторической части, означает быть больным, и не ошибусь, если скажу – смертельной болезнью, от которой нет лекарства, как нет лекарства и от любви.
Можно попробовать уехать ненадолго или навсегда, в Вашингтон или Москву, но обязательно – чтобы не сойти с ума или не свихнуться от тоски – нужно знать, что ты можешь вернуться. Знать о том, что у тебя есть такая возможность – сутки напролет с шальными глазами бродить по городу, навещать друзей, брать их в охапку и идти по так и не забытым тобой переулкам. И восторженно рассказывать им и встречным прохожим, что здесь я учился, тут мы играли, там я встретил ее впервые и спустя дней десять мы на этом же месте целовались... Главное, обязательно нужно знать, что можешь вернуться…
А люди, живущие в доме 4 по улице Смольного, чья жизнь не стоит и единого рубля, а земля, на которой стоит богадельня, оценена в миллиарды, никогда не смогут сюда вернуться.
Возможно, кто-то скажет, что не нужно передергивать и все усложнять: какие, собственно, проблемы – они попросят, и их привезут. Конечно, привезут на какое-нибудь сомнительное инвалидное мероприятие, из пункта «А» в пункт «Б» и затем быстренько обратно в пункт «А». Возможно, это даже хорошо – иногда куда-либо выбираться. Но согласитесь, это не то же самое, что жить в самом сердце любимого города. И если, как поговаривают чиновники, местом переселения богадельни будет Зеленогорск, откуда два часа до Питера и два часа обратно… Мы говорим о людях с ограниченными физическими возможностями?!
Я уже несколько месяцев подряд только и думаю о психоневрологическом интернате и понимаю, что очень устала. Устала от человеческой жадности, скудоумия и равнодушия. Кто-то считает, что инвалидам нет места в центре города. А мне кажется, что им нужно еще и приплачивать, чтобы они почаще там появлялись. Может быть, тогда у нас будет меньше других социальных проблем. Конечно, было бы замечательно предоставить им возможность красиво одеться, приятно надушиться и сесть в удобные электрические коляски. НО... несказанно дешевле изолировать.
Уважаемое общество, уважаемые мои читатели, богадельня у Смольного в том виде, в каком она есть сейчас, нужна нам не менее, чем ее нынешним обитателям. Если общество променяет слабых людей на постройку очередного бизнес там чего-то, то ждать больше нечего…
Я очень вас прошу, задумайтесь! Есть нечто, что не продается. Не должно продаваться, потому что это входит в те ценности, из которых складывается мир, за которые держится человечество. Давайте оставим друг другу надежду на завтра.